Воинская служба (1755-1762)

  • Печать
Подробности
Категория: Публикации
Опубликовано 27.01.2015 14:19
Автор: Super User
Просмотров: 4575

Новые хлопоты об отпуске.

Неудача

За делами и забавами, веселыми и опасными, Ан­дрей не заметил, как подошло время возвращаться в ар­мию. Думы об этом неприятном событии (очень уж не хотелось ему от свободного образа жизни переходить на армейский режим) все чаще и чаще стали навещать его. Правда, в документе об отпуске не был записан конкретный срок, с указанием года, месяца и числа. В нем лишь значилось, что Болотов отпущен до насту­пления 16 лет. По молодости и неопытности Андрей наивно полагал, что в полку неизвестно точно, когда ему исполнится 16 лет, и пользовался любым поводом, чтобы оттянуть возвращение, тем более что родичи каждый на свой лад содействовали этому.

Однажды на семейном совете, после длительных дебатов, было решено обратиться в Москву в военную контору с ходатайством о новом продлении отпуска. В качестве ходатая опять был избран Артамот, а под­держку ему должен был оказать проживающий в Мос­кве генерал, родственник Никиты Матвеевича Боло­това, владельца третьей усадьбы в Дворянинове.

Однако на этот раз ни старания Артамота, пи по­мощь генерала не возымели действия: «... военная кон­тора наотрез отказала, объявив, что она мне отсрочить никак не смеет, а если я хочу, то просил бы я о том в Петербурге, в самой военной коллегии, от которой я отпущен был» *.

И снова начались раздумья: ехать в Петербург за отсрочкой или, оставив всякую надежду на повторный отпуск, распрощаться с родными местами и отправляться в полк. И уже совсем было решился Андрей на последнее, даже собрали все необходимое для длительно­го житья вне дома, как вдруг судьба свела его с одним из домашних учителей соседних помещиков. Тот увле­кался хиромантией и предложил юному Болотову но линиям рук определить, будет ли удачной его поездка. Андрей согласился, хиромант изучил ладони его рук и клятвенно заверил, что поездка будет благополучной и результат положительным.

Это предсказание и определило дальнейшее пове­дение юноши: надеясь на получение отпуска, а стало быть, и на скорое возвращение, он не стал обременять себя основательным обозом, а тронулся налегке. За раз­думьями да за сборами время шло, и поехали они с Артамоном уже по зимнему пути. В Москве оказались в конце 1754 г. На счастье Андрея, там в это время находился офицер его полка, хорошо знакомый ему по прежнему пребыванию в армии. Оба были рады встре­че. Осип Максимович (так звали офицера) рассказал о всех полковых новостях: где в данное время распо­ложен полк, кто его новый командир, как живут преж­ние сослуживцы. Тут же упомянул, что Андрея в полку ждут уже давно. Когда Андрей сообщил Осипу Мак­симовичу, что едет в Петербург за получением нового отпуска, тот отнесся к этому отрицательно и решительно отсоветовал делать такой неразумный шаг, мо­тивируя тем, что ехать в Петербург далеко, а посколь­ку военная коллегия обязательно откажет в просьбе и придется возвращаться в полк, то расстояние бесполез­ной поездки удвоится.

Однако мысль об отсрочке настолько укоренилась в сознании Болотова и была ему настолько приятной, что все идущее вразрез с ней воспринималось им край­не неодобрительно. Не приняв во внимание совет Оси­па Максимовича, Болотов все же решил ехать в Пе­тербург. Но червячок сомнения, оставшийся в душе, понемножку точил ее: как-никак, а путь не малый — и вдруг напрасно?

В Твери встретили ехавших из Петербурга военных, и те подтвердили, что отпуска из армии категорически запрещены. Призадумался Андрей и решил еще раз обсудить положение с Артамоном, своим верным дядь­кой, который имел богатый жизненный опыт и не раз выручал его в трудные минуты мудрыми советами.

Артамон внимательно выслушал сомнения Андрея и без колебаний заявил, что нужно ехать в полк. Цеп­лявшийся за все, что хоть как-нибудь оправдывало идею поездки в Военную коллегию, Андрей напомнил Артамону, что едут они налегке, а если ехать в полк, то потребуется возвращаться за всем необходимым для длительной жизни в армии, что займет много вре­мени.

Однако смышленый Артамон, чувствовавший на­строение Андрея и в то же время понимавший, что всякая задержка с возвращением в полк чревата опас­ными последствиями, решительно пресек последнюю попытку юноши защитить идею поездки в Петербург. Проблему с домашним скарбом он решил просто: ехать в полк надо было через Псков, по дороге они заедут к сестре в Опанкино, часть же людей отправят в Дворяниново с запиской, чтобы там собрали обоз и направили его вслед за ними. Дождавшись обоза, продолжат путь. Андрею ничего не оставалось, как согласиться с Артамоном.

Через несколько дней они были уже в Опанкине. К большой радости Андрея, они застали дома не толь­ко сестру, но и ее мужа, который находился в отпуске. Радость еще более усугубилась сообщением зятя о том, что отпуск его кончается и вскоре он должен вернуть­ся в полк. Было решено, что поедут они вместе. На этот раз Андрей прожил в Опанкине до марта 1755 г. В на­чале этого месяца вместе с Неклюдовым они приехали на мызу Сесвечен, неподалеку от Риги, где на зимних квартирах стоял тогда их Архангелогородский полк.

Возвращение в полк,
получение офицерского чина

О годах своей службы в армии Андрей Тимофеевич писал по-разному. В одних (правда, весьма редких) случаях он отзывался о том времени положительно. Это главным образом воспоминания о новых местах, куда забрасывала его судьба, о хороших людях, с кото­рыми ему приходилось встречаться. Чаще годы воин­ской службы он считал напрасно потерянным временем. Объясняется это, во-первых, тяжелыми условиями, су­ществовавшими в царской армии, бессмысленной муш­трой солдат, тупостью мышления многих представите­лей командования; во-вторых, воинская служба Андрея Тимофеевича пришлась в основном на период Семилетней войны с Пруссией, а война, по его убеждениям, — далеко не лучшее занятие человека.

Особенно тяжело переживал Андрей первые меся­цы своего пребывания в армии. Сам он записал об этом так: «Сей пункт времени составлял важную эпоху в моей жизни, с оного начиналась для меня жизнь совсем нового рода: до сего жил я на совершенной воле и был властелином над всеми своими делами и поступками, а тут все сие вдруг кончилось и я принужден был го­товиться жить в повиновении у многих» [2].

В первом представлении Андрея командиру полка помог Неклюдов. Будучи довольно богатым помещиком, он имел возможность оказывать полковнику существен­ную помощь деревенскими продуктами, за что пользо­вался его расположением. Это обстоятельство, а также то, что Андрей был сыном предшественника командира, сыграли весьма важную роль. Полковник благосклонно принял Андрея и сразу же предоставил ему некоторые льготы по полку, в частности разрешил жить не в ка­зарме (как полагалось сержанту), а на квартире вмес­те с Неклюдовым.

Впрочем, вскоре для Андрея наступили тревожные дни. Выяснилось, что он уже давно числится в просро­ченном отпуске. Оказалось, что в свое время Тимофей Петрович, зачисляя сына в полк и соблюдая какое-то возрастное условие, прибавил ему год. Поэтому в шта­бе полка, получив уведомление Военной коллегии о пре­доставлении Андрею отпуска до 16-летнего возраста, полагали, что этот возраст наступит у него не в 1755 г. (как думал он сам), а в 1754г., и уже с того времени стали числить его в просрочке, о чем был подан соот­ветствующий рапорт. Может быть, сам по себе этот факт и не отразился бы особенно на судьбе Болотова, если бы не был связан с другим обстоятельством. В тот период Россия уже начала готовиться к войне с Прус­сией, намечалось формирование новых войсковых сое­динений. Потребовалось увеличение офицерского сос­тава. Одним из резервов его пополнения были сержан­ты. Штабы получили указание представить их списки. В списках Архангелогородского полка Андрей был в числе первых, и при нормальном ходе событий он по­лучил бы звание офицера автоматически. Но, посколь­ку в генералитете имелся рапорт о просрочке отпуска, против фамилии Болотова появилась приписка: «За просрочку и неявление и поныне в полку — обойден». Огорчение Андрея еще более усилилось, когда стало известно, что представляли его «через чин», т. е. не на прапорщика, а на подпоручика.

Первое время Андрей старался не встречаться с товарищами, ему казалось, что все будут насмехаться над ним и он сгорит от стыда. Но вскоре выяснилось, что офицеры полка совсем по-другому относятся к не­приятности Андрея. Они весьма сочувствовали ему и, не ограничиваясь сожалениями, обсуждали, как можно исправить допущенную несправедливость. Наконец был выработан план действий, согласно которому Не­клюдов должен был поехать в Петербург с ходатайст­вом от полка о присвоении Болотову офицерского чина. Официальное письмо командования было сопровождено ходатайством, подписанным всеми офицерами полка. Однако, когда все оказалось подготовленным, Неклю­дов заболел. Откладывать затеянное было нельзя, и Бо­лотову пришлось ехать в Петербург самому.

Длительные мытарства, связанные с ходатайством, Андрей Тимофеевич в своих записках охарактеризовал так: «Теперь оставалось мне только исходатайствовать позволение съездить на несколько времени в Петербург, ибо и сие сопряжено было с некоторыми затруднени­ями. Полковник не в состоянии был сего сделать; он с радостью готов бы был меня на несколько месяцев отпустить, но власть его так была ограничена, что он не мог отпустить меня и до Ревеля; к тому ж и челобитной моей должно было идтить по команде, т. е. сперва от полку представленной быть командующему нами генерал-майору, а от сего представлена быть к генерал-поручику, а от него далее в Петербург к глав­нокомандующему, генерал-аншефу графу Петру Ива­новичу Шувалову, от которого надлежало уже после­довать резолюции»[3]. В конце концов положительная резолюция Шувалова была получена, и в полк Андрей вернулся уже не сержантом, а подпоручиком.

Поход в Пруссию

Впрочем, служба нового офицера еще долгое вре­мя была необременительной. Дело в том, что в Архангелогородском полку не было свободной штатной долж­ности для подпоручика. Болотову предстояло или получить назначение в другой полк, или остаться в своем «сверх комплекта», т. е. без получения жало­ванья. Уходить из родного полка, к которому он уже привык и где у него были хорошие друзья, Болотову не хотелось. Жить без жалованья тоже больших ра­достей не сулило. Тем не менее не склонный к мотов­ству и разгульной жизни, которую вели многие офи­церы, особенно из богатых дворянских семей, Болотов предпочел остаться в своем полку. Но и зачисление «сверх комплекта» требует разрешения высокого на­чальства. Все это Андрей узнал еще в Петербурге и разрешение получил заблаговременно, используя уста­новившиеся хорошие отношения с начальником кан­целярии генерал-аншефа П. И. Шувалова — М. А. Яков­левым.

Довольно свободная жизнь в полку, без определен­ных обязанностей, предоставила Болотову много сво­бодного времени, что дало ему возможность решить еще одну проблему, которая беспокоила его не менее, чем просрочка с возвращением в армию. Отпуск ему был предоставлен «для окончания наук». А он уже слыхал о случаях, когда «отпущенных» и вернувших­ся в армию вызывали в военные коллегии для провер­ки приобретенных знаний. В основном, конечно, про­верялось знание языков и математики. Геометрию, черчение он знал, а вот за языки опасался. В комис­сиях требуется хорошая разговорная речь. Андрей старается установить товарищеские отношения с лю­дьми, свободно владеющими языками, ищет квартиры с такими хозяевами, в семье которых говорят на не­мецком или французском языках. Много времени он уделяет самостоятельной работе с языками, переводит книги с русского на иностранный и наоборот. Впро­чем, постепенно беспокойство по поводу проверки проходит, никуда его не вызывают, а жизнь идет сво­им чередом: в полку открылась вакансия, и его зачис­лили в штат. Способного офицера замечают, и через некоторое время он назначается командиром роты.

Ранней весной 1757 г. слухи о предстоящей войне с Пруссией обретают реальную основу, в полк прихо­дит указание готовиться к походу. Впрочем, военные действия в Пруссии уже начались, теперь определилось лишь участие в них России. В армии производятся некоторые изменения: дополнительно организуются бригады, вводятся новые тактические построения и перестроения войсковых соединений. Архангелогородский полк вместе с Ростовским и третьим гренадер­ским составил бригаду, которой командовал генерал- майор Вильбоа. В конце апреля русская армия в райо­не Риги перешла Двину, а в середине мая бригада Вильбоа вступила в Польшу. Здесь Болотов получил назначение полковым квартирмейстером.

Новая должность доставляла много хлопот, но име­ла и свои преимущества. Поход велся медленно, с дли­тельными иногда остановками, и квартирмейстер, обе­спечив стоянку для полка и снабжение его провиантом и фуражом, был более или менее свободен. Новые обя­занности давали возможность Болотову постигать неизвестные ранее житейские мудрости. Вот как он описывает некоторые из них: «На сем месте принуж­дены мы были опять стоять двое суток, ибо как тут заготовлен был провиант, то должны были мы оный принимать и печь себе хлебы. При сем случае в пер­вый раз случилось еще нам печь хлебы сии в земля­ных печах и растворять квашни в ямах; зрелище до того невиданное и по новости своей любопытное. Мы, увидев помянутые ямки и в них в рогожах и в мешках растворяемое тесто, а для печения хлебов другие, вы­копанные наподобие нор, дивились и не хотели верить, чтоб могло выйти что хорошее; но удивление наше увеличилось, когда увидели после хлебы и сухари столь хорошие и вкусные, что таковых мы до того вре­мени не едали» [1].

Не меньшее восхищение Болотова и его товарищей вызвал прием навьючивания сена.

«Впрочем, что касается до сего фуражирования, то всякому, не видавшему оного никогда, покажется оно весьма удивительно, и он не поверит, что такое вели­кое множество сена можно было увезть на одной ло­шади, а что того еще удивительнее — верхом; ибо на­добно знать, что для скорейшего и удобнейшего при­воза сено фуражируется всегда верхами, и из сена связываются два превеликие тюка или кипы, из кото­рых каждая почти с маленький воз будет, и оба сии тюка на веревках перекидываются по седлу через ло­шадь поперек, а человек садится между ними и едет властно как на возу сена, ибо сии тюки тащатся почти по самой земле, и лошади за ними совсем почти не видно...» [1]

Противник рядом

В первых числах июня бригада Вильбоа пришла в Ковны, где было назначено место сбора войсковых соединений, двигавшихся по разным дорогам. После некоторого перестроения бригад и дивизий армия направилась к границе с Пруссией и во второй половине июля перешла на ее территорию. С этого времени на­чалось соприкосновение русских частей с неприятель­скими. Болотов, упоминая о военных действиях в Семилетней войне не только наших войск, но и союзни­ков, рассказывает о событиях, связанных с его полком и бригадой. Его оценка этих событий весьма интерес­на в двух отношениях: во-первых, как очевидец, Бо­лотов излагает факты с большой степенью достовер­ности; во-вторых, его суждения позволяют создать представление о его политических взглядах, нравст­венном облике, человеческих качествах. Правда, за­писки были написаны значительно позднее происхо­дивших событий, и порою трудно сказать, кому при­надлежат суждения: Болотову тех времен, еще не ли­шенному непосредственности и некоторой наивности юности, или Болотову начала 80-х годов, обогащен­ному научными знаниями и житейским опытом. Но в любом случае они характеризуют личность Болотова.

Первое столкновение русских частей с неприяте­лем в районе расположения полка Андрея было неудачным. Разведывательная группа в количестве око­ло 500 солдат, направленная под командованием француза майора Де-ла-Руа с заданием обнаружить бли­жайшее расположение неприятеля, была разбита прус­ским гусарским подразделением полковника Малахов­ского. Вина за это позорное для русского оружия событие, по словам Болотова, полностью лежит на майо­ре Де-ла-Руа. Отъехав недалеко от расположения ла­геря и не обнаружив на пути противника, майор лег­комысленно решил, что его вообще поблизости нет, и, остановившись в одной из деревень, устроил попойку, дав волю не только офицерам, но и драгунам. Захва­ченные гусарами Малаховского врасплох, русские драгуны не успели как следует сорганизоваться и обрати­лись в бегство. Преследуемые по пятам противником, они понесли большие потери. Группа казаков под командованием вахмистра Дрябова сделала попытку контратаковать пруссаков, по успеха не имела. Майор Де-ла-Руа за свои действия был разжалован и предан суду, а вахмистр Дрябов произведен в поручики.

Наблюдая события первых месяцев пребывания русских войск на территории Пруссии, Болотов впо­следствии так оценил сами события и их участников. Во-первых, по тактике военных действий. Его поража­ла плохая осведомленность командования обо всем, что делалось в стане противоборствующей стороны: где располагались воинские части, сколько в них сол­дат, чем они вооружены. Никто об этом толком ниче­го не знал. Разведка высылалась редко, от случая к случаю и прощупывала только ближайшую местность. В то же время противник имел прекрасное представ­ление о плане русского командования, и Болотову ка­залось, что в наших штабах имеются люди, передаю­щие все важные сведения прусскому генералитету. Особенное недоверие в этом отношении вызывал не только у Болотова, но и у других офицеров генерал Нивен. В качестве примера подозрительной осведом­ленности прусских генералов о планах русского коман­дования Болотов приводил начало сражения при Эгерсдорфе, о котором будет рассказано несколько позднее.

Удивляла Болотова перетасовка воинских частей. Порою какой-либо полк перебрасывался из одной ди­визии в другую, в то время как примерно такой же полк из дивизии, расположенной рядом с этой другой, переводился еще куда-то. Зато с какой радостью Анд­рей воспринимал разумные действия командования. Так, при движении русских войск вдоль реки Прегель было обнаружено, что войска противника, зная о на­правлении движения русских, заранее подготовились к обороне этих позиций: выбрали узкие, а также неудобные места прохода и сосредоточили здесь артилле­рию, воинские подразделения, построили защитные сооружения, на водных преградах разрушили мосты. Чтобы не попасть под огонь подготовленных рубежей, русские решили переправиться на противоположную сторону Прегеля и продолжать движение по ней. Тем самым укрепленные позиции противника окажутся обойденными, а он сам будет вынужден оставить их и выйти на сближение с русскими уже в незащищенных местах. Эта операция хорошо удалась русским вой­скам и в дальнейшем принесла им немалую пользу.

Интересны рассуждения Болотова об отношении армии, занявшей территорию противника, к местному населению. С его точки зрения, главное здесь — пове­дение солдат и позиция командиров. Если командиры с первых же шагов армии по чужой территории будут пресекать малейшие попытки к мародерству и другим фактам бесчинства солдат, эти попытки не получат рас­пространения и население встретит армию если не до­брожелательно, то, во всяком случае, без ненависти и актов мщения. Так, собственно, и было в первых прус­ских деревнях. Однако, когда казаки стали грабить на­селение, жечь деревни, насиловать женщин, появились случаи активного сопротивления прусских жителей, они начали устраивать засады против русских солдат и стрелять в них. Не разобравшись в истинных причинах агрессивности местного населения, некоторые команди­ры стали поощрять солдат за расправу с «непокорными» жителями. В результате конфликтные ситуации расши­рились, что давало повод прусским газетам обвинять русскую армию в варварстве и жестоком обращении с мирным населением.

Сражение при Эгерсдорфе8

Болотов был свидетелем Эгерсдорфского сражения. Хотя непосредственного участия в бою он не принимал (их полк оказался вне линии сближения враждующих сторон), но находился в таком месте, откуда хорошо были видны главные события боя. Его описание «баталии» весьма красочно. В общих чертах оно представля­ется так. Когда русская армия перешла на левую сто­рону Прегеля и продолжила поход на Кенигсберг, прус­ские войска, как и предполагалось, были вынуждены оставить укрепленные пункты на правой стороне и так­же перейти па левую, что значительно ухудшило их положение. Наконец войска сблизились настолько, что могли вступить в сражение. Русское командование вы­брало очень удобное для боя место: довольно обширную поляну, на которой войска хорошо прикрывались с од­ной стороны рекой, с двух — густым лесом, с четвертой— обширным оврагом. Здесь армия и остановилась в ожи­дании нападения противника. Было проведено несколь­ко тренировочных тревог с выходом на Эгерсдорфское поле. Однако прусские генералы тоже проявили тактическую мудрость. Они решили не рисковать, атакуя русскую армию, а выждать и посмотреть, что предпри­мут русские. Так прошло несколько дней. Наконец главнокомандующий фельдмаршал Апраксин собрал военный совет, на котором было решено оставить заня­тую позицию и первыми обрушиться на прусскую ар­мию через Эгерсдорфское поле. Выступление было на­значено на 19 августа.

На рассвете по сигналу началось движение полков к проходу на поле. Слабая подготовленность к боевым действиям проявилась сразу же. На пути, в проходе, оказалась сырая старая протока, обозы замешкались на ней и задержали полки, которые двигались без опреде­ленного порядка. В результате в проходе сгрудилась масса людей, повозок, мешавших друг другу, каждый стремился побыстрее продвинуться вперед. И вдруг по войскам пронесся слух, сначала робкий, потом все громче и громче: «Неприятель! Впереди неприятель!» Вна­чале не верилось. Но вскоре раздались орудийные выс­трелы. В войсках началась паника. Никто не знал причины случившегося, не мог понять обстановку и сориентироваться. А произошло то, что прусское командо­вание, узнав о решении военного совета русской армии, разработало план: атаковать русские войска в момент выхода их по узкому проходу на Эгерсдорфское поле, не давая возможности развернуться на нем многим пол­кам. Как удалось прусским войскам незаметно пройти через лес, а тем более через обширное поле и вплотную приблизиться к русской позиции, тогда никто объяснить по мог. Короче говоря, Московский полк, охранявший проход со стороны Эгерсдорфского поля, заметил прус­саков, когда они уже оказались в непосредственной бли­зости от него. Батарея полка открыла огонь, по которо­му русские войска узнали о наступлении неприятеля. Обстановка складывалась явно не в пользу русских. Бой практически приняли только те полки, которые успели выйти из лагеря на Эгерсдорфское поле. К счастью рус­ских солдат, среди командиров нашлись хладнокровные энергичные люди, которые сумели погасить панику и организовать сопротивление врагу. Началось кровопро­литное сражение. Положение было неравное: прусские солдаты использовали обширное пространство, шли ор­ганизованно по заранее разработанному плану; русские же были прижаты к лесу, не имели пространства для маневра, их было меньше (большая часть полков и ар­тиллерии находилась за лесом в лагере и бездействова­ла). Несмотря на отчаянное сопротивление, чаша весов стала постепенно склоняться в сторону прусской армии.

Победа прусских войск, казалось, была не за гора­ми. И тем не менее русские солдаты не уступили. Тре­тий гренадерский и Новгородский полки, находившиеся на месте стоянки, узнав о тяжелом положении своих войск, решили пробиться па помощь напрямую через лес, отделяющий лагерь от Эгерсдорфского поля. Оста­вив на месте пушки, они с большим трудом пробрались через чащобы и вышли весьма удачно на позиции Нарвского и второго гренадерского полков, которые бы ли уже почти полностью разбиты. Выскочив из леса с громки­ми криками, свежие полки с ожесточением бросились на врага. Их появление внесло решительный перелом в ход боя. Воодушевленные помощью русские солдаты с новой силой продолжали сражение, а прусские войска, полагая, что из леса появится еще множество русских, не выдержали натиска и, расстроив свои ряды, обрати­лись в бегство. Так была одержана решающая победа.

В «Записках» Андрей Тимофеевич упоминает, что описание Эгерсдорфского сражения он сопровождает рисунками, на которых схематически изображена пози­ция наших войск перед сражением, а также ход сраже­ния. Однако издатель «Записок» М. И. Семевский в примечаниях к тексту сообщает, что этих рисунков ни в рукописи, ни в качестве приложения он не обнаружил. При каких обстоятельствах они утрачены — неизвестно.

Новый генерал-губернатор
В. И. Суворов

В конце 1760 г. спокойная жизнь губернаторской канцелярии в Кенигсберге неожиданно была наруше­на. Из Петербурга пришел указ императрицы Елиза­веты о назначении Н. А. Корфа генерал-полицмейстером столицы. Новым военным губернатором Кениг­сберга назначался Василий Иванович Суворов, отец будущего знаменитого русского полководца — Алек­сандра Васильевича Суворова.

Офицеры канцелярии, в том числе и Андрей, завол­новались: что-то принесет им новое начальство? Корфа большинство из них недолюбливало: был он высокоме­рен, придирался иногда по пустякам, беспардонной руганью и бранью мог унизить и оскорбить подчинен­ных до глубины души. Но они уже знали все стороны его характера — и плохие и хорошие, и уже как-то су­мели приспособиться к нему, максимально используя хорошие и избегая последствий от плохих.

Новый же генерал был для офицеров незнаком; откуда-то проникли слухи, что он человек с особым характером. Все с нетерпением ожидали его появления. Особенно волновался Андрей: Корф надежно отбивал все попытки армейского командования вернуть его в полк. А как-то отнесется к неустойчивому положению Андрея новый губернатор?

Суворов приехал в Кенигсберг 1 января 1761 г., а 5 января состоялась смена губернатора. Офицеры кан­целярии еще накануне получили указание: всем быть на своих местах. Корф в сопровождении свиты повел Суворова по отделам, представляя работающих в них.

Когда очередь дошла до Болотова, Корф подчеркнул: «...сего офицера я в особливости вашему превосходи­тельству рекомендую».

И начал весьма подробно и в самой хвалебной форме описывать деятельность Болотова, Услышав фамилию Андрея, Суворов спросил: «Уж не Тимофея ли Петровича сынком изволите быть, милостивый государь?»

Получив подтверждение, Василий Иванович дружелюбно взглянул на Андрея и продолжил: «Весьма близко знал вашего батюшку, отменный был командир, и рад, что фамилию его продолжаете носить с честью».

Суворов подробно расспросил, чем занимается Андрей. Особенно доволен он остался, узнав о его склон­ности к наукам. А когда ему доложили, что Андрей должен вскоре отбыть в батальон для участия в походе, Суворов тут же распорядился отложить возвращение и полк и направить фельдмаршалу соответствующее представление.

В прежние времена казенные бумаги оборачивались медленно, а иногда и совсем не имели завершения, за­стревая где-то в пути или оседая в канцелярских сто­лах и папках. Однако запрос Суворова благополучно прибыл в Петербург, прошел необходимые чиновничьи процедуры, в результате чего в полк пришла бумага, извещающая, что «буде в армии быть неспособен, то оставить в канцелярии дозволяется, а буде человек молодой и в армии быть может, то отправить с баталь­оном».

Получив такое расплывчатое указание, Суворов ре­шил использовать его неопределенность для оттяжки окончательного решения и оставить все в прежнем положении.

Андрею же эта неопределенность была не по душе. Особенно беспокоила его проблема библиотеки. К тому времени книг у него накопилось порядочно. Возить их с собой при кочевом образе жизни в полку было прак­тически невозможно, поскольку офицеры такого ранга, как Болотов, имели только верховых лошадей. Пере­править в Россию в случае необходимости быстрой перемены места жительства было делом весьма сложным. Расставаться же с книгами, самым ценным для него из всего имущества, ему не хотелось.

Как это часто бывает, помог случай. Одному из русских негоциантов, ведущих торговлю со странами Западной Европы, срочно понадобилось оформить су­довые документы с переводом текста с русского языка на немецкий. Текст оказался довольно сложным, и ни­кто из портовых служащих перевести его не смог. По­иски необходимого человека привели купца в кон­це концов к Болотову. Андрей быстро перевел документ, и довольный купец не знал, как его отблаго­дарить.

Перебирая свои ограниченные возможности (расплачиваться деньгами в таких случаях раньше счита­лось неприличным), купец набрел на счастливую мысль: может быть, офицер нуждается в отправке на родину какого-нибудь багажа? Высказав эту мысль Болотову, купец был несказанно удивлен его необычной реак­цией: Болотов вскочил с места и забегал по комнате, радостно возбужденный счастливым стечением обстоя­тельств. Рассказав купцу о необходимости перевозки книг, он в свою очередь принялся благодарить того за неожиданную помощь. Довольные друг другом, они расстались. Купец обещал доставить книги в целости и сохранности.

Так удачно разрешилась проблема с библиотекой. Андрей Тимофеевич впоследствии, не один раз вспоми­нал об этом счастливом случае, поскольку вскоре после него произошли события, резко изменившие его судьбу, в частности вызвавшие переезд из Кенигсберга в Петер­бург. Что бы он делал тогда с книгами? Как сложилась бы судьба его библиотеки? Но об этом несколько даль­ше, а сейчас вернемся к первым дням деятельности Василия Ивановича Суворова в качестве генерал-губер­натора Кенигсберга.

Перемены в жизни

Работавшим в канцелярии офицерам уже довольно скоро пришлось столкнуться с переменами, вызванными сменой губернатора. Во-первых, новый командир имел привычку вставать рано утром и соответственно этому начинать свой трудовой день. Этого же он потребовал и от подчиненных. В результате если раньше работа в канцелярии начиналась часов с восьми, а то и позд­нее, то теперь офицеры стали приходить в канцелярию к пяти часам или даже раньше. Правда, встретив весь­ма неодобрительно это новшество и поворчав на Суво­рова первое время, офицеры затем привыкли к новому распорядку, а впоследствии и вообще оценили его по­ложительно, поскольку стали располагать большим свободным временем во второй половине дня.

Вторым результатом смены начальства, заметным для служивых людей, особенно не имеющих большого достатка, было упразднение обедов при генеральском доме. Корф, будучи весьма богатым человеком, мог позволить себе такой порядок, при котором его повар­ская служба обеспечивала обед не только для генерала, ни и для всего офицерского состава канцелярии, при этом никакой платы с них за это не изымалось.

Суворов той порой имел лишь небольшое имение, почти не имел с него дохода, и жил в основном на генеральское жалование. Поэтому дополнительные расходы на обеды офицеров стали бы для него слишком обременительными.

Проблема обедов волновала Андрея в двух отноше­ниях: но первых, нужно было перестраивать свой бюджет и отрывать деньги от покупки книг; во-вторых, нужно тратить время на посещение кафе. Однако судьба оказалась благосклонной к нему и на этот раз.

Хозяева, у которых он занимал комнату в квартире, были очень довольны своим жильцом: молодой офицер, в отличие от других военных, вел спокойную жизнь, не сопровождавшуюся пьяными оргиями с шумными скандалами, его не посещали подозрительные личности и женщины легкого поведения. Поэтому, узнав о затруднениях Андрея с питанием, они тут же предложили ему столоваться у них, причем отказались от всякой платы, уверяя, что для них не составит больших расходов добавить к столу еще одного человека. В кон­це концов они уговорили Андрея, и вопрос с питани­ем решился вполне благополучно: кормили его отлич­но, лишнего времени на обед он не расходовал.

Жизнь как будто бы снова вошла в привычную колею: немного работы в канцелярии, посещение лек­ции в университете и занятия дома: чтение книг и пе­реводы, работа с приборами и т. п.

Однако ее спокойный ритм вскоре был снова нарушен. В конце 1761 г. умерла императрица Елизавета и русский престол занял Петр III, «прославившийся» неприязнью к русскому и пытавшийся все переделать на немецкий лад.

Следствием этой политики онемечивания была сме­на В. И. Суворова на посту генерал-губернатора Вос­точной Пруссии. Петру III был явно не по душе генерал исконно русского направления, укреплявший в ар­мии традиции русского оружия. Его заменил генерал-поручик Панин.

И снова Болотову пришлось поволноваться: как но­вый губернатор отнесется к его пребыванию в канце­лярии при настойчивых требованиях командования о возвращении его в полк? На этот раз волнения были недолгими, жизненный путь Андрея сделал резкий по­ворот.

Перевод в Петербург

Как-то начальник канцелярии Чонжин, встретив Андрея в коридоре здания, после крепкого рукопожа­тия сказал ему, что из Петербурга пришел важный, касающийся его документ. Встревоженный Болотов начал было расспрашивать о содержании документа (он очень боялся нового требования возвращения в полк), но Чонжин, отговорившись срочностью вызова к генералу, не стал продолжать разговор и лишь попро­сил зайти к нему, когда он вернется от губернатора. Впрочем, уже сделав несколько шагов вперед, Чонжин обернулся и, улыбнувшись, сказал Болотову, чтобы тот не беспокоился, что никакой неприятностью доку­мент ему не грозит.

Долго тянулось время для Андрея. А тут, как на грех, генерал задержал Чонжина, и тот вернулся толь­ко через час. Много вариантов мысленно перебрал Ан­дрей за этот час и все отбрасывал. Так и остался один — возвращение в полк. Однако на этот раз он не угадал.

Вернувшись, Чонжин подал ему казенную бумагу, в которой Военная коллегия извещала о том, что Боло­тов назначается флигель-адъютантом генерал-полиц­мейстера Петербурга Н. А. Корфа. Одновременно сообщалось, что ему присваивается чин капитана.

Ничего не знавший о готовящемся перемещении Болотов был до того поражен неожиданным известием, что первое время даже не мог понять, что произошло.

А объяснялось все довольно просто. В те времена существовал порядок, по которому генералы имели пра­во набирать полагающиеся им штаты по своему усмо­трению. При этом местонахождение воинской части, в которой служил избранный офицер, не имело значе­ния, согласия командования тоже не требовалось. По заявке генерала Военная коллегия давала приказ об откомандировании указанных в заявке лиц, и этот при­каз беспрекословно выполнялся.

Корф, назначенный генерал-полицмейстером Петер­бурга, при комплектовании своего штата вспомнил о Болотове и, зная его как умного и исполнительного офицера, включил в реестр в качестве флигель-адъю­танта. Новая должность требовала и более солидного чина. Вот так нежданно-негаданно Андрей оказался флигель-адъютантом генерала, в чине капитана.

Осмыслив неожиданное известие, Андрей все же не знал, радоваться ему или огорчаться. Что ждет его впереди? О том, что перемена произойдет в лучшую сторону, говорили большинство его сослуживцев и офицеры полка. Многие даже завидовали ему: будешь жить в столице, участвовать в балах и других развле­чениях придворной знати.

Сам Болотов скептически относился к утверждениям о своей хорошей будущей жизни. Он уже привык к спокойному распорядку дня с чтением книг, проведе­нием различных опытов, размышлением по поводу прочитанного, а также наблюдаемого в опытах. Разгуль­ная же и безалаберная жизнь светского общества мало прельщала Андрея.

Впрочем, оценивая здраво сложившуюся ситуацию, решил он не ломать напрасно голову: изменить что- либо не в его силах, а как будет складываться новая жизнь, можно лишь гадать, причем весьма предполо­жительно. Поэтому, махнув рукой, Андрей отбросил все сомнения, положившись на пословицу «чему быть, того не миновать», и стал собираться в дорогу. Сборы были короткими, и в марте 1762 г. он уже был в Петер­бурге.

Служба в Петербурге

В северной столице он был не один раз и даже жил продолжительное время, но то было в детские годы. Сей­час ему предстояла самостоятельная жизнь в качестве активного члена общества. Поэтому, гуляя вечером по городу, он с особым вниманием присматривался к улицам, стоящим на них домам, проходящим по ним людям. Город ему нравился. Недаром в будущем он запишет: «О град! Град пышный и великолепный! Паки [опять] вижу я тебя! Паки наслаждаюсь зрением на красоты твои! Каков-то будешь ты для меня в нынешний раз? До сего бывал ты мне всегда приятен! Ты видел меня в недрах своих младенцем, видел отроком, видел в юно­шеском цветущем возрасте, и всякий раз не видел я в тебе ничего, кроме добра! Но что-то будет ныне? Счастием ли каким ты меня наградишь или в несчас­тно ввергнешь? И то и другое легко может быть. Я въезжаю в тебя в неизвестности сущей о себе!» 12

Город и на этот раз принял Андрея хорошо. Стояла теплая тихая погода, весеннее солнце заливало все вокруг ярким светом, отбрасывая четкие тени, непо­движные от домов и движущиеся вместе с шагающими людьми. Ему быстро удалось найти недорогую и хоро­шую квартиру на Мойке, недалеко от места будущей службы.

На следующий же день по приезде Андрей пошел представляться начальству. Корф принял его весьма любезно. Узнав, что Андрей уже устроился с кварти­рой, посетовал: напрасно ты не заехал прямо сюда. Дом хотя не так велик, как следовало бы, но все же для тебя место сыскалось бы. Что касается лошадей, то ты всех упряжных продай, оставь только верховую. И чтобы с нею хлопот лишних не было, поставь ее в мою конюшню.

Тут же Корф познакомил Андрея с его ближайшими товарищами по службе. Среди них был его хороший зна­комец, сослуживец по Кенигсбергу — князь Урусов, тоже флигель-адъютант Корфа. Прощаясь, Корф сказал Андрею, что несколько дней он может не являться на службу, с тем чтобы посвятить эти дни знакомству с городом, и что о делах по службе ему расскажет генерал-адъютант Балабин. Официальное представление на этом закончилось. Дальше должна была идти по­вседневная работа.

Генерал-адъютант (высший чин генеральского штата) при последующих встречах обрисовал ее сле­дующим образом: «Что касается до должности, то она не мудреная: все дело в том только состоит, чтоб быть тебе всегда готовым для рассылок и ездить туда, куда генерал посылать станет; а когда он со двора, так и ты должен ездить всюду с ним подле кареты его верхом и быть всегда при боце — вот и все» 13 (выражение «при боце», по-видимому, означало быть всегда наготове, под рукой).

Свою должность Андрей начал осваивать уже через несколько дней. О том, что она собою представляла, он образно изложил так: «...думая, что впредь, по край­ней мере, не таково будет; но как увидел, что и все последующие дни были ничем не лучше, а точно тако­вые ж, и не было дня, в который бы мы с генералом, по несколько десятков верст и всегда почти вскачь, не объездили, не побывали во множестве домах, и разов до двух не посетили дворца, и в оном либо обедали, либо ужинали, либо обедать к кому-нибудь из первейших вельмож вместе с государем не ездили, и я всякий раз, таким же образом измучившись впрах и изломав­шись, не прежде, как уже перед светом, домой возвра­щался, то скоро почувствовал всю тягость такой беспо­койной и прямо почти собачьей жизни, и не только разъезды свои с генералом и беспрерывные рассылания меня то в тот, то в другой край Петербурга до край­ности возненавидел и проклинал; но и самый дворец, со всеми пышностями и веселостьми его, который в первый раз так были для меня занимательны и забав­ны, наконец, так мне опостылел и надоел, что мне об нем и вспоминать не хотелось, и я за величайшее на­казание считал, когда доводилось мне с генералом на­шим в него ехать» [1].

Разочарование в придворной жизни

Принимая непосредственное участие в дворцовой жизни, Андрей имел возможность близко наблюдать подробности быта царя и его приближенных. То, что он видел сам, и то, что слышал от еще более осведом­ленных людей, поражало его несоответствием тем нрав­ственным принципам, которые он считал совершенно необходимыми для каждого человека, а тем более для высокопоставленных государственных деятелей. Особен­но кощунственным казалось ему поведение Петра III. Позволительно ли российскому императору, негодовал Болотов, устраивать пьяные застолья и, потеряв челове­ческий образ, скакать в танцевальных парах, в то время, когда тело умершей императрицы еще покоилось под соборными сводами в ожидании погребения.

Еще отвратительнее казались ему пьяные оргии придворной знати, когда выносились они за пределы особняков и становились достоянием глаз окружаю­щих. Как-то Андрею пришлось наблюдать такой слу­чай. Захмелевшим гостям (в их числе был и император) показалось, что в дворцовых залах им мало простора, и они выбежали в парк. Там кто-то из них придумал игру, которая заключалась в следующем. Все прыгали на одной ноге, а второй, согнутой в колене, каждый мог давать пинка под зад любому из играющих. Кто суме­ет хорошим пинком свалить другого на землю, заслужи­вал всеобщее одобрение.

в Там же. 3-е изд. 1875. Т. 1. Стб. 534.

13 Там же. Стб. 177.